Неточные совпадения
Какие б чувства ни таились
Тогда во мне — теперь их нет:
Они прошли иль изменились…
Мир вам, тревоги прошлых лет!
В ту пору мне казались нужны
Пустыни,
волн края жемчужны,
И моря
шум, и груды скал,
И гордой девы идеал,
И безыменные страданья…
Другие дни, другие сны;
Смирились вы, моей весны
Высокопарные мечтанья,
И в поэтический бокал
Воды я много подмешал.
В Ванкувере Грэя поймало письмо матери, полное слез и страха. Он ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я; посмотри моими глазами. Если бы ты слышала, как я; приложи к уху раковину: в ней
шум вечной
волны; если бы ты любила, как я, — все, в твоем письме я нашел бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок.
Она разбрасывала ее взглядом за горизонт, откуда легким
шумом береговой
волны возвращалась она обратно, гордая чистотой полета.
Это было гораздо более похоже на игру, чем на работу, и, хотя в пыльном воздухе, как бы состязаясь силою, хлестали
волны разнообразнейших звуков, бодрое пение грузчиков, вторгаясь в хаотический
шум, вносило в него свой, задорный ритм.
Зари багряной полоса
Объемлет ярко небеса.
Блеснули долы, холмы, нивы,
Вершины рощ и
волны рек.
Раздался утра
шум игривый.
И пробудился человек.
Когда мы подошли к реке, было уже около 2 часов пополудни. Со стороны моря дул сильный ветер.
Волны с
шумом бились о берег и с пеной разбегались по песку. От реки в море тянулась отмель. Я без опаски пошел по ней и вдруг почувствовал тяжесть в ногах. Хотел было я отступить назад, но, к ужасу своему, почувствовал, что не могу двинуться с места. Я медленно погружался в воду.
Я обратил внимание, как на распространение звуковых
волн влияли встречающиеся на пути препятствия. Как только мы заходили за какую-нибудь вершину,
шум дождя замирал, но когда приближались к расщелине, он опять становился явственным.
Ряды мельниц подымали на тяжелые колеса свои широкие
волны и мощно кидали их, разбивая в брызги, обсыпая пылью и обдавая
шумом окрестность.
Но вот Жонкиер и Братья остались далеко назади и исчезли впотьмах — навсегда для меня;
шум бьющихся
волн, в котором слышалась бессильная, злобная тоска, мало-помалу затих…
Я стоял один на корме и, глядя назад, прощался с этим мрачным мирком, оберегаемым с моря Тремя Братьями, которые теперь едва обозначались в воздухе и были похожи впотьмах на трех черных монахов; несмотря на
шум парохода, мне было слышно, как
волны бились об эти рифы.
Волны с
шумом разбивались о них.
Пред нею длинный и сырой
Подземный коридор,
У каждой двери часовой,
Все двери на запор.
Прибою
волн подобный плеск
Снаружи слышен ей;
Внутри — бряцанье, ружей блеск
При свете фонарей;
Да отдаленный
шум шагов
И долгий гул от них,
Да перекрестный бой часов,
Да крики часовых…
Около купальни и набережной с
шумом разбивались пенившиеся
волны.
Ветер, казавшийся слабым в поле, здесь был весьма силен и порывист; мост качало, и
волны, с
шумом ударяясь о бревна и разрезаясь на якорях и канатах, заливали доски.
Меж тем, Наиной осененный,
С Людмилой, тихо усыпленной,
Стремится к Киеву Фарлаф:
Летит, надежды, страха полный;
Пред ним уже днепровски
волныВ знакомых пажитях шумят;
Уж видит златоверхий град;
Уже Фарлаф по граду мчится,
И
шум на стогнах восстает;
В волненье радостном народ
Валит за всадником, теснится;
Бегут обрадовать отца:
И вот изменник у крыльца.
В теченье медленном река
Вблизи плетень из тростника
Волною сонной омывала
И вкруг него едва журчала
При легком
шуме ветерка.
Он приглашал открыть карты. Одновременно с звуком его слов мое сознание, вдруг выйдя из круга игры, наполнилось повелительной тишиной, и я услышал особенный женский голос, сказавший с ударением: «Бегущая по
волнам». Это было как звонок ночью. Но более ничего не было слышно, кроме
шума в ушах, поднявшегося от резких ударов сердца, да треска карт, по ребру которых провел пальцами доктор Филатр.
— Да, — сказал Гез, — были ухлопаны деньги. Как вы, конечно, заметили, «Бегущая по
волнам» — бригантина, но на особый лад. Она выстроена согласно личному вкусу одного… он потом разорился. Итак, — Гез повертел королеву, — с женщинами входят
шум, трепет, крики; конечно — беспокойство. Что вы скажете о путешествии с женщинами?
Песня на берегу моря уже умолкла, и старухе вторил теперь только
шум морских
волн, — задумчивый, мятежный
шум был славной второй рассказу о мятежной жизни. Всё мягче становилась ночь, и всё больше разрождалось в ней голубого сияния луны, а неопределенные звуки хлопотливой жизни ее невидимых обитателей становились тише, заглушаемые возраставшим шорохом
волн… ибо усиливался ветер.
Рюмин (смотрит на всех и странно, тихо смеется). Да, я знаю: это мертвые слова, как осенние листья… Я говорю их так, по привычке… не знаю зачем… может быть потому, что осень настала… С той поры, как я увидел море — в моей душе звучит, не умолкая, задумчивый
шум зеленых
волн, и в этой музыке тонут все слова людей… точно капли дождя в море…
К полудню по широкому раздолью Оки, которая сделалась уже какого-то желтовато-бурого цвета, шумно гулял «белоголовец». За версту теперь слышался глухой гул, производимый плеском разъяренных
волн о камни и края берега. Голос бури заглушал человеческий голос. Стоя на берегу, рыбаки кричали и надрывались без всякой пользы. Те, к кому обращались они, слышали только смешанный рев воды, или «хлоповень» — слово, которое употребляют рыболовы, когда хотят выразить
шум валов.
Послушай! что за
шум?
Народ завыл, там падают, что
волны,
За рядом ряд… еще… еще… Ну, брат,
Дошло до нас; скорее! на колени!
У горного берега река была оживлена — сновали пароходы,
шум их доносился тяжким вздохом сюда, в луга, где тихое течение
волн наполняло воздух звуками мягкими.
Блоки визжали и скрипели, гремели цепи, напрягаясь под тяжестью, вдруг повисшей на них, рабочие, упершись грудями в ручки ворота, рычали, тяжело топали по палубе. Между барж с
шумом плескались
волны, как бы не желая уступать людям свою добычу. Всюду вокруг Фомы натягивались и дрожали напряженно цепи и канаты, они куда-то ползли по палубе мимо его ног, как огромные серые черви, поднимались вверх, звено за звеном, с лязгом падали оттуда, а оглушительный рев рабочих покрывал собой все звуки.
Самойленко хотел что-то ответить, но в это время большая
волна накрыла их обоих, потом ударилась о берег и с
шумом покатилась назад по мелким камням. Приятели вышли на берег и стали одеваться.
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными
волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким
шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; — на западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась на синем своде, и свежая роса уж падала на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту...
Стаи
волн с
шумом катились на берег и разбивались о песок, он слабо шипел, впитывая воду.
Взмахивая белыми гривами, передовые
волны с
шумом ударялись грудью о берег и отступали, отражённые им, а их уже встречали другие, шедшие поддержать их.
Лодка прыгнула как-то особенно высоко, потом полетела вниз, и я очутился в воде, держа в одной руке чекмень, а другой уцепившись за верёвку, протянутую по внешней стороне борта.
Волны с
шумом прыгали через мою голову, я глотал солёно-горькую воду.
Волга гораздо шире Твер-Цы или Клязьмы; гладкая площадь моря гораздо обширнее площади прудов и маленьких озер, которые беспрестанно попадаются путешественнику;
волны моря гораздо выше
волн этих озер, потому буря на море возвышенное явление, хотя бы никому не угрожала опасностью; свирепый ветер во время грозы во сто раз сильнее обыкновенного ветра,
шум и рев его гораздо сильнее
шума и свиста, производимого обыкновенным крепким ветром; во время грозы гораздо темнее, нежели в обыкновенное время, темнота доходит до черноты; молния ослепительнее всякого света — все это делает грозу возвышенным явлением.
Резкое ругательство потрясло воздух. Гаврила взмахнул веслами. Лодка точно испугалась и пошла быстрыми, нервными толчками, с
шумом разрезая
волну.
Море проснулось. Оно играло маленькими
волнами, рождая их, украшая бахромой пены, сталкивая друг с другом и разбивая в мелкую пыль. Пена, тая, шипела и вздыхала, — и все кругом было заполнено музыкальным
шумом и плеском. Тьма как бы стала живее.
Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с
шумом и поплыл под дождем, широко взмахивая руками, и от него шли
волны, и на
волнах качались белые лилии; он доплыл до самой середины плеса и нырнул, и через минуту показался на другом месте, и поплыл дальше, и все нырял, стараясь достать дна.
А Балда наделал такого
шуму,
Что все море смутилось
И
волнами так и расходилось.
Погода была славная, веселая: большие, точно разодранные белые тучи по синему небу, везде блеск,
шум в деревьях, плесканье и шлепанье воды у берега, на
волнах беглые, золотые змейки, свежесть и солнце!
Вдруг, посреди завывания ветра и
шума метелицы, ему послышались крики; он оглянулся: в мутных
волнах между сугробами бежала сломя голову Дунька.
На озере поднимался
шум разгулявшейся
волны. Это делал первые пробы осенний ветер. Глухо шелестели прибережные камыши, точно они роптали на близившугося осеннюю невзгоду. Прибережный ивняк гнулся и трепетал каждым своим листочком. Пламя от костра то поднималось, то падало, рассыпая снопы искр. Дым густой пеленой расстилался к невидимому берегу. Брат Ираклий по-прежнему сидел около огня и грел руки, морщась от дыма. Он показался Половецкому таким худеньким и жалким, как зажаренный цыпленок.
Не только воинскою славою обязаны вы государям русским: если глаза мои, обращаясь на все концы вашего града, видят повсюду златые кресты великолепных храмов святой веры, если
шум Волхова напоминает вам тот великий день, в который знаки идолослужения погибли с
шумом в быстрых
волнах его, то вспомните, что Владимир соорудил здесь первый храм истинному богу, Владимир низверг Перуна в пучину Волхова!..
Бугры песка, наметенного ветром и
волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный
шум, — это на промысле шумели. Солнце садилось, на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под легким ветром с моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
Может быть — памятника Пушкина на Тверском бульваре, а под ним — говора
волн? Но нет — даже не этого. Ничего зрительного и предметного в моем К Морю не было, были
шумы — той розовой австралийской раковины, прижатой к уху, и смутные видения — того Байрона и того Наполеона, которых я даже не знала лиц, и, главное, — звуки слов, и — самое главное — тоска: пушкинского призвания и прощания.
Теперь, тридцать с лишним лет спустя, вижу: мое К Морю было — пушкинская грудь, что ехала я в пушкинскую грудь, с Наполеоном, с Байроном, с
шумом, и плеском, и говором
волн его души, и естественно, что я в Средиземном море со скалой-лягушкой, а потом и в Черном, а потом в Атлантическом, этой груди — не узнала.
Когда ж безумца увели
И
шум шагов умолк вдали,
И с ним остался лишь Сокол,
Боярин к двери подошел;
В последний раз в нее взглянул,
Не вздрогнул, даже не вздохнул
И трижды ключ перевернул
В ее заржавленном замке…
Но… ключ дрожал в его руке!
Потом он отворил окно:
Всё было на небе темно,
А под окном меж диких скал
Днепр беспокойный бушевал.
И в
волны ключ от двери той
Он бросил сильною рукой,
И тихо ключ тот роковой
Был принят хладною рекой.
Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский
шум, лицейские забавы
Средь бурных
волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил...
Река торопливо катилась вдаль, звучно плескалась о берег, точно желая заглушить этим плеском рыдания старика. Ярко улыбалось безоблачное небо, изливая жгучий зной, спокойно слушая мятежный
шум мутных
волн.
Слегка облокотившись на проволочную сетку, Вера Львовна с наслаждением глядела, как играли в
волнах белые барашки, а в голове ее под размеренные вздохи машины звучал мотив какой-то самодельной польки, и с этим мотивом в странную гармонию сливались и
шум воды под колесами и дребезжание чашек в буфете…
И вместе с
волной свежего, крепкого воздуха, пропитанного запахом преющего навоза, подсыхающей грязи и распускающихся почек, в окно влетала шальная еще слабосильная муха и проносился разноголосый
шум улицы.
Была пора то дерзостных догадок,
Когда кипит вопросами наш ум;
Когда для нас мучителен и сладок
Бывает платья шелкового
шум;
Когда души смущенной беспорядок
Нам не дает смирить прибоя дум
И, без руля
волнами их несомы,
Мы взором ищем берег незнакомый.
На десятки верст протянулась широкая и дрожащая серебряная полоса лунного света; остальное море было черно; до стоявшего на высоте доходил правильный, глухой
шум раскатывавшихся по песчаному берегу
волн; еще более черные, чем самое море, силуэты судов покачивались на рейде; один огромный пароход («вероятно, английский», — подумал Василий Петрович) поместился в светлой полосе луны и шипел своими парами, выпуская их клочковатой, тающей в воздухе струей; с моря несло сырым и соленым воздухом; Василий Петрович, до сих пор не видавший ничего подобного, с удовольствием смотрел на море, лунный свет, пароходы, корабли и радостно, в первый раз в жизни, вдыхал морской воздух.
Слышатся в них и глухой, перекатный
шум родных лесов, и тихий всплеск родных
волн, и веселые звуки весенних хороводов, и последний замирающий лепет родителя, дающего детям предсмертное благословение, и сладкий шепот впервые любимой девушки, и нежный голос матери, когда, бывало, погруженная в думу о судьбе своего младенца, заведет она тихую, унылую песенку над безмятежной его колыбелью…
И толпа, как
волна, с
шумом и говором хлынула со двора обители…